В этой теме нет ответов

[LOGIKA]

Осень. Сыро в Елабуге. Дождь. Наконец я решилась к вам, Марина Ивановна. А вы уже висите в сенях на своем толстом гвозде.

Марина Ивановна, Марина, сука ненасытная. Прожила, растратила все, что отпущено и тебе и детям твоим. Скосила ты их, детей, как сорную траву. А что не растратила – с собой унесла. Во тьму, да в безбожную муку.

Все стихи, написанные на свете,

- про меня, Марина,

для меня, Марина,

мне, Марина!

Красота несказанная в каждом твоем звучании. Затаив дыхание слушала я. Соглашалась с каждым сказанным словом. А когда доверилась тебе совсем, Марина – они возникли передо мной, держась за ручки. Все трое. Три душеньки, тобою замученные, три призрака – Ариадна, Ирина, Георгий.

Сначала была любовь. Дух бесплотный с зелеными, как болотная вода, глазами. Прекрасный эльф. Твой муж – Сергей Эфрон. Мать его, древнейшего дворянского рода Дурново, известного частыми случаями суицида, и отец – крещеный еврей из Виленской губернии, сошлись в тайной террористической организации. Сергей купил твоё сердце, Марина, за генуэзскую сердоликовую бусинку.

И я вдела в уши капли золотистого сердолика.

***

Вышедший из семьи народовольцев, Сергей ушел бить большевиков за веру, царя и отечество. Дочка твоя – первенец Ариадна уже смотрела на тебя огромными синими глазами:

Ангел — ничего — всё! — знающий,
Плоть — былинкою довольная,
Ты отца напоминаешь мне —
Тоже Ангела и Воина.

Только тебя-то, Марина, не утешить было той былинкою. Ангел не пробудил твоей крепкой молодой плоти. А Серебряный век – Антихрист, вкрадчиво искушал вседозволенностью. Ты бросила вызов Богу на простынях лесбиянки Сони Парнок. Лукавый в тебе ликовал и гримасничал страшной клоунской маской:

Как в час, когда народ расходится,

Мы нехотя вошли в собор,

Как на старинной Богородице

Вы приостановили взор.

 

Как этот лик с очами хмурыми

Был благостен и изможден

В киоте с круглыми амурами

Елисаветинских времен.

 

Как руку Вы мою оставили,

Сказав: "О, я ее хочу!"

С какою бережностью вставили

В подсвечник -- желтую свечу...

 

-- О, светская, с кольцом опаловым

Рука! -- О, вся моя напасть! --

Как я икону обещала Вам

Сегодня ночью же украсть!

И даже мастурбации на святыню тебе было мало. Ты дерзнула мечтать о ребенке, зачатом с женщиной. Закинулась, забылась в противоестественной связи, почитаемой тобою за любовь. Играя, осмелилась ханжески обсуждать таинство зарождения новой жизни с любовницей:

— Какой прелестный ребенок!

— Ты хотела бы такого же?

— Да. Нет. От тебя — да.

Но... это так, в шутку.

В другой раз — вздох.

— Как бы я хотела...

— Чего же?

— Ничего.

— Нет, нет, я знаю...

— Ну, раз ты знаешь. Но только — от тебя...

Молчание.

— Ты все об этом думаешь?

— Раз уж ты сказала.

— Но это ты сказала...»

 

Может, ты уже не помнишь этого, Марина… Время прошло. Закончился бурный – со слезами, ссорами, изменами – роман с Парнок. Вернулся муж из разоренного чернью, окровавленного, лебединого стана. И ты снова понесла… Может ты и забыла. Но ничего и никогда не говорится впустую. Должно быть, и впрямь, своими наглыми речами ты смутила саму природу и предварила зачатие младенца ещё в постели Софьи Парнок. Ирина – твоя вторая дочь, пришла на свет странным ребенком.

***

Муж – Воин снова на поле брани, бьётся на своей бесконечной войне. А твоей судьбой, Марина, управляет страшный гений, которым ты была проклята с рождения. После бессонных поэтических ночей, гости иногда замечают ребенка примотанного к креслу и бессмысленно болтающего большой головой. Или видят Ирину, одиноко раскачивающуюся в кроватке, поющую что-то удивительным, мелодичным голоском. Ты так и не смогла полюбить младшую дочь. Может, эта неприятная девочка, страдающая недержанием, требующая внимания, отвлекающая от творчества, подвергала сомнению твою божественную женскую суть.

Поздней осенью 1919 года обе дочери отправились зимовать в страшный Кунцевский приют. Назад ты неохотно приняла только семилетнюю Ариадну. Она умела умолять тебя, взывать к твоему сердцу… Или что там у тебя за всей этой красотой и силой? Как сильно Ариадна хотела жить. Как угодливо она наговаривала тебе на младшую, без того отвергнутую тобой, сестру. Хотя, надо отдать тебе должное, ты и тут долго держалась. Рыдала, видя, как дочь угасает в голоде, вшах, болезни, но не забирала из приюта даже её, Ариадну - твою старшую, и вроде как любимую. О младшей Ирине и не помышляла. Изредка навещала больную Алю, холодно отмечая, как слабеет твой младший, дефективный ребенок. Зато, какие волшебные стихи появились на свет, пока две маленькие мученицы цеплялись за жизнь в Кунцевском приюте:

Звезда над люлькой - и звезда над гробом! 
А посредине - голубым сугробом - 
Большая жизнь. - Хоть я тебе и мать, 
Мне больше нечего тебе сказать, 
Звезда моя!..

Ты всё-таки взяла к себе старшую Ариадну. А младшей, нелюбимой Ирине, позволила умереть лютой голодной смертью. Сестры Эфрон слезно просили у тебя Ирину. Почему ты отказалась отдать её, Марина? Наверное, тобой правили и гордость, и недовольство, и скрытый конфликт с осуждающими твой стиль жизни сестрами мужа. Но, главное, ты просто запретила жить дефективному созданию. Не позволила слабому существу с признаками вырождения бросить тень на собственное совершенство. У тебя были ещё вещи на продажу, был хлеб, была помощь людей, когда умерла Ирина, не дожив и до трёх лет. Ты не захотела поделить всё это с ней, Марина. Как не захотела даже попрощаться со своим умершим ребенком, похоронить маленькую мученицу:

«Ирина! Если есть небо, ты на небе, пойми и прости меня, бывшую тебе дурной матерью, не сумевшую перебороть неприязнь к твоей темной непонятной сущности. — Зачем ты пришла? — Голодать — петь “Ай дуду”, ходить по кровати, трясти решетку, качаться, слушать окрики...»
Может ты, Марина, просто не узнала Ангела, посланного тебе во искупление? Отвернулась от милости Господней?

***

Ты не отдала свою дочь для жизни. Ты была непреклонна. Теперь твоя очередь просить. И, пробуя на крепость толстый гвоздь в сенях - твоё последнее прибежище, ты умоляешь, Марина, ты просишь людей сохранить жизнь твоему младшему, любимому и долгожданному сыну Георгию:

Записка «эвакуированным»:

«Дорогие товарищи! Не оставьте Мура. Умоляю того из вас, кто сможет, отвезти его в Чистополь к Н. Н. Асееву. Пароходы — страшные, умоляю не отправлять его одного. Помогите ему с багажом — сложить и довезти. В Чистополе надеюсь на распродажу моих вещей. Я хочу, чтобы Мур жил и учился. Со мной он пропадет. Адр. Асеева на конверте. Не похороните живой! Хорошенько проверьте».

Бросая сына в самом начале страшной войны, ты цинично распределяешь меж людьми свои обязанности по отношению к нему. Стихов больше нет. Теперь, когда нет голоса - нечем прикрыться от мира. Непреодолимое отвращение к тяжкому и неблагодарному материнскому труду привело тебя на толстый гвоздь. Ты предпочла уйти, теша себя призрачной надеждой, что кто-то вырастит за тебя сына:

«Дорогой Николай Николаевич! Дорогие сестры Синяковы! Умоляю вас взять Мура к себе в Чистополь — просто взять его в сыновья — и чтобы он учился. Я для него больше ничего не могу и только его гублю. У меня в сумке 450 р. и если постараться распродать все мои вещи. В сундучке несколько рукописных книжек стихов и пачка с оттисками прозы. Поручаю их Вам. Берегите моего дорогого Мура, он очень хрупкого здоровья. Любите как сына — заслуживает. А меня — простите. Не вынесла. МЦ. Не оставляйте его никогда. Была бы безумно счастлива, если бы жил у вас. Уедете — увезите с собой. Не бросайте!»

Через несколько дней после того, как ты повесилась, твой Мур был уже в Чистопольском интернате. Георгий всегда вёл дневник:

« 19 сентября 1941 года "Льет дождь. Думаю купить сапоги. Грязь страшная. Страшно все надоело. Что сейчас бы делал с мамой? Au fond * (действительно, точно, в сущности – фр.) она совершенно правильно поступила, дальше было бы позорное существование. Конечно, авторучки стащили. Пришла открытка от В. Сикорского, нужно написать ему доверенность на получение в милиции каких-то драгоценностей М. И. Сейчас напишу...»

Меньше чем через месяц, в неустановленный день, расстреляли Сергея Эфрона – бывшего агента НКВД. Твоего мужа, Марина. Из-за неблагонадежности родителей, достигший призывного возраста Георгий был определен в штрафбатальон:

«Здесь кругом воры, убийцы. Это все уголовники, только что выпущенные из тюрем и лагерей. Разговоры они ведут только о пайках и о том, кто сколько отсидел. Стоит беспросветный мат. Воруют всё. Спекулируют, меняют, отнимают. Ко мне относятся плохо, издеваются над тем, что я интеллигент».

***

Что же ты дала ему, Марина? Что оставила? Умение ловко носить костюм? Идеальный французский? Частное образование, которое он получал в эмиграции в Париже? Это не пригодилось, когда он, страдая от рожистого воспаления на ноге, брел со своим штрафбатальоном по чужой, ненавистной белорусской земле. Не спасло его от тяжелого ранения. Сколько пришлось страдать раненному? Кто был у его постели? Как умер Георгий – никто не знает. Его жизнь оборвалась после боя под деревней Друйка короткой, официальной записью в книге учета полка:

«Красноармеец Георгий Эфрон убыл в медсанбат по ранению 7.7.44 г.».

Было ему всего 19.

Но ты, Марина…Ты не хотела знать, как страдает твой сын. Не хотела быть с ним. Не хотела заслонить его собой. Повесилась в самый последний день лета 1941 года. Нажарила своему Муру целую сковородку рыбы. Наверное, думала, что он поужинает, глядя, как твои ноги болтаются над полом:

«Мурлыга! Прости меня, но дальше было бы хуже. Я тяжело больна, это уже не я. Люблю тебя безумно. Пойми, что я больше не могла жить. Передай папе и Але — если увидишь — что любила их до последней минуты и объясни, что попала в тупик».

Лжешь, Марина. Да, ты тяжело переживала эвакуацию, работу судомойки, потерю таланта. Может быть, климакс уже давал о себе знать. «Дурной пот», - больно оскорбляющий твоё женское совершенство. Но ты здорова. Ты должна быть с детьми. Что бы ни случилось.

Дольше всех из твоих детей продержалась живучая Ариадна. Прошла через тюрьмы, лагеря. Жила до 63 лет. Умерла бездетной от врожденной болезни сердца.

***

Перед смертью ты жарила рыбу, Марина. И твой кухонный фартук с огромным карманом навсегда остался на тебе. В нем ты и висишь на гвозде в сенях маленького домика в Елабуге.

А я… Я буду здесь. Не уйду, пока ты меня не услышишь:

Ненавижу тебя, лживая тварь, убийца.

 

Люблю тебя, Марина. Плачу.

 

©